Желтые лучи зимнего заката освещали комнату, отбрасывая блики на стены дубовых шкафов и стеклянные створки. Возле одного шкафа, в котором хранились коллекции насекомых, стояли две девушки. Одна из них держала в руках застекленную коробку с надписью Spfyngidae.
-- Знала бы ты, Анни, чего мне стоил этот экземпляр ! -- говорила одна из них, указывая на крупного бражника в центре коробки, -- Два дня в лесу на высоте 2000 м под проливным дождем. Правда, еще труднее было доказать на кафедре, что это новый вид. Анни внимательно рассматривала серо-зеленые вытянутые крылья бабочки.
-- Ладно, хватит пока, -- сказала ей подруга, -- Их просто нельзя долго держать открытыми -- испортятся. Показать тебе еще что-нибудь ?
Анни улыбнулась. Ее не надо было спрашивать, хочет ли она что-то еще увидеть в этом удивительном доме, любимом ею с детства, как и его хозяйка, ныне энтомолог Ариадна Эгль, для нее просто Ариадна, а для других даже просто Ринк.
Этот дом Анни любила за его необъяснимый облик, совсем не такой, как в других домах. Его ободранная мебель была необычайной, шкафы и полки набиты и уставлены самыми поразительными вещами. Даже вечный беспорядок, царивший здесь, был удивителен, потому что по всем углам валялись книги, рукописи и таблицы со непонятными цифрами на всевозможных языках. Для Анни этот дом был удивительной страной, в которой всегда находился какой-то еще не открытый уголок.
Его же хозяйку, свою подругу еще с детства, Анни любила за то, что кроме всех ее потрясающих качеств, было в ней что-то такое странное и близкое Анни, из-за чего они и подружились, а от других заработали неодобрительное покачивание голов и прозвище "не от мира сего".
-- Ариадна, -- попросила Анни, -- покажи мне, что у тебя вон на той полке ? Хозяйка подошла к указанной полке и, улыбаясь, отодвинула зеркальную створку. За ней лежали несколько десятков раковин, морских и речных, всех размеров и форм. Ариадна взяла одну из них и провела пальцем по острым известковым шипам.
-- Это Murex trunculus, пурпурная улитка, из таких раньше красную краску делали, -- задумчиво сказала она.
-- А это что ? -- спросила Анни, указывая на большую вытянутую ракушку, у которой вместо шипов были угловатые выступы.
-- А, это Rapana Lippsi. Этот вид, знаешь кто открыл ? Мой знакомый, Сандро, помнишь, приходил такой бородатый ? В честь него и назвали.
Ариадна поднесла ракушку к своему уху, потом к уху Анни. Та прислушалась к звукам, доносившимся из спиральной глубины известкового завитка. Это был шум моря, бесконечный, повторяющийся, но который всегда нес в себе какие-то новые ноты. Потом к шуму моря, как показалось Анни, примешался вой ветра и еще какой-то странный звук, как монотонная заунывная струна.
-- Это верно у меня в ушах звенит, --- подумала Анни, -- От жары, что ли ? -- она отняла раковину от уха.
-- Ну, что слышно? -- улыбаясь, спросила ее подруга.
-- Море, ветер.
-- А еще что ?
-- Ничего больше.
Ариадна положила раковину на место и захлопнула зеркальную дверцу.
-- Хочешь чаю ? -- спросила она подругу.
Та кивнула, и обе пошли на кухню. Чайник, поставленный еще десять минут назад, уже давно выкипел.
-- Почему ты не купишь чайник со свистком ? -- удивленно спросила Анни.
-- Я ненавижу свисток чайника, -- ответила Ариадна, -- У меня с ним и так связана препротивная история.
Oна села за стол и сложила руки на груди.
... Это было двадцать лет назад, когда Ариадна была еще девочкой и все ее называли просто Ринк. Мать привела ее в гости к своим знакомым. Они были людьми богатыми, и часто ездили за границу, чаще всего в далекие тропические страны.
Из одной своей поездки на далекий маленький остров в Атлантическом Океане, о котором Ариадна только слышала или читала, они привезли множество диковинных вещей. Это были два чучела крокодилов, побольше и поменьше, трещотки-марракасы, неизбежный попугай с именем дальней южной реки, и множество огромных морских ракушек, которые можно было приложить к уху и услышать шум моря.
Ариадне неловко было в этом доме, с роскошными коврами, креслами и гардинами. Взрослые судачили о чем-то на кухне. Девочка не любила эти разговоры. Она сидела в большой гостиной на краешке кресла, стараясь не двигаться, чтобы не разбить какую-нибудь из статуэток на соседней полке. Ей было очень скучно. Наконец, она осмелилась. Протянув руку, взяла самую большую из ракушек и приложила ее к уху.
Таких звуков она еще никогда не слышала. Вначале это было море, просто плещущее и вечно бьющее в берег море, которое представлялось Ариадне серо-синим, с легкой желтизной от солнечных лучей. Его берег был весь покрыт галькой, желтовато-серой. Это море не было похоже на те тропические моря, с которых привезена была эта раковина, с их ослепительной синевой и нежным тонким песком на побережьях. Это не было также и знакомое Ариадне море, зеленое, с берегом в белых и красных круглых камнях.
Это было неведомое море, бьющее в неведомый берег. Небо представилось Ариадне серым и покрытым тучами, сквозь которые пробивался один тонкий луч солнца. Затем к звуку волн примешался звук ветра. Это был не бриз и не ураган, а долгий заунывный ветер пасмурных дней и серых побережий. Ариадна прислушалась внимательней. Затем среди звуков ветра возник один, особенно четкий и долгий.
Это было пение, женский голос, выводивший сперва только одну, а потом и две, и больше нот. Вдруг Ариадна поняла, что голос звал ее, он настойчиво выводил ей в ухо :
"Эй, отзовись ! Откликнись ! Иди сюда, мы будем говорить, откликнись !"
Ариaдна поняла, что ей нужно только ответить, и тотчас окажется на этом берегу, стоящей на серо-желтой гальке, лицом к серо-синему морю. Она уже готова была вскрикнуть, но в другое ухо внезапно врезался иной звук, отбросивший ее назад -- свисток чайника.
Она отстранила ракушку от уха и стала ждать, что ее сейчас позовут взрослые. Никто не звал. Она еще раз прислушалась к раковине. Однако там ее тоже уже никто не звал. Был только шум моря и ветра, но внезапно из них выделился на одной струне голос, зовущий уже кого-то другого :
"Эй ! Откликнись !" И в ответ послышался радостный отзыв : "Я здесь! Я слышу!"
Она тоже попыталась крикнуть : "Я слышу !", но ее уже не слушали.
Невообразимая грусть пронзила ее. Ариадна почувствовала, что она опять одна, как была всегда. Она привыкла к одиночеству, и когда настал момент, позволивший порвать хоть на секунду его пленку, быть услышанной без презрения, она упустила его.
Что-то сдавило ей горло, а в сердце больно потягивало, словно через него продувал ветер. Тот самый ветер, неведомого и навсегда потерянного побережья.
-- Ринк, иди чай пить ! -- послышался голос хозяйки с кухни.
Ариадна сжала губы в вечную улыбку невезучести и вышла из комнаты.
... Ариадна сжала губы и внимательно посмотрела на лицо Анни, потом вокруг себя.
-- Это было самое страшное в моей жизни предательство. Самое низкое и подлое, что я могла сделать. Променять на чай Чудо... Конечно, это не первый и не последний случай. Потом я научилась узнавать зов, где бы то ни было, и отвечать на него. Но за это мне всегда было стыдно. И всегда будет, -- она замолчала и сцепила руки в замок, как делала всегда, если у нее на душе было неспокойно.
Анни дослушала подругу и вдруг, сорвавшись с места, бегом помчалась в комнату. Добежав до полки со стеклянной дверцей, она спешно раскрыла ее и схватила ту самую удлиненную раковину со странным названием. Поднеся ее к уху, она стала вслушиваться.
Вот появился звук ветра где-то очень далеко, вот выделилась из звука ветра струна... Анни ждала. Из монотонного стона струны звук перерос в пение, и затем в слова :
"Эй ! Отзовись ! Я буду говорить с тобой, откликнись !"
И Анни, услышав эти слова, вскрикнула изо всех сил :
-- Это я ! Я здесь ! Я слышу !
И в тот же момент она увидела себя стоящей на сизой с желтизной гальке, лицом к огромному сине-серому морю. Вокруг нее не было больше ничего. Только галька и волны.
И удивительный голос, вбираемый ушной раковиной, уже не издалека, а совсем близко.
И где-то там, на далеком-далеком берегу, Ариадна с улыбающимся лицом.
