Зоологическая зарисовка

Она шла по улице, чужой и ненавистной ей, равно как и ненавидевшей её.  Шла чуть ссутулившись, сжав кулаки и напрягшись,  словнопытаясь создать  вокруг себя стену, которая защитила бы ее от насмешек прохожих.  Её облик у многих действительно вызывал смех: и старомодная одежда, и маленькая сутулая фигурка, и диковатый затравленный взгляд огромных в пол-лица  темно-карих глаз. Кучки школьников, проходя мимо нее , смеялсь и выкрикивали ей вслед: «Живодерка!»  Молодой нагловатый парень, обрадованный возможностью показать кому-то свою храбрость, протянул руку к её беретке с  явным намерением её смахнуть.  Усталым жестом она подняля руку и отмахнулась от мускулистой лапы, как от назойливой мухи.  Парень, несколько удивленный таким «отпором»,  дождался,  пока она отвернётся,  и замахнулся,   чтобы хлопнуть ее по затылку. Годами травли отточенным звериным чутьем она об этом догадалась  и обернулась, подняв руку, и жест ее был ещё более усталым. Длинные ногти скользнули по руке обидчика, а она повернулась и пошла дальше, оглядываясь по сторонам ещё более настороженно. Она привыкла. До того привыкла, что даже устала от рутины каждодневных атак, всеобщей ненависти и презрения. Она уже не задавала себе или кому-то ещё глупых вопросогв вроде: «Почему – я?!»  Всё было ясно, как день, и она прекрасно знала, почему же именно она, а не кто-то другой. Настолько прекрасно знала, что ей уже стало скучно вспоминать все пункты своего приговора.  Сейчас ей хотелось домой, точнее, не столько домой, сколько к своему столу, где  в склянках жили крохотные, бесконечно дорогие ей животные, ненавистные всем остальным.  Трудно было сказать, что из чего выросло – ненависть мира к ней  из любви к существам, большинством голосов признанным безобразными,  или   наоборот... Как бы там ни было, насекомых она любила, даже самых опасных, и, может быть, имено погружение в их маленький и  и бесконечно пестрый мир спасало ее от обычных бед и несчастий семнадцатилетних девушек. Правда, оно же навлекало другие, не совсем обычные,  но от самых страшных – спасало.

Итак, она шла по покрытому серой плиткой троттуару, по улице, где даже деревья казались неживыми, глядя по привычке вниз – в стороны – вверх. Вниз – в стороны – вверх. Внезапно что-то привлекло её внимание, что-то цветное и необычное звало её с серой поверхности троттуара. Гусеница! Как только она могла очутиться на этой  мертвой каменной улице, остаться живой, избежав сотен подошв?  Впрочем, могла бы и не избежать. Мальчишка лет десяти уже занес над «страшным червяком»  новенький башмак. Она быстро, как только могла, присела и подхватила с земли личинку, целую и невредимую.  Гусеница была замечательной – черной с рыжими и песочными нежными волосками. На душе просветлело: не всегда в такой, казалось бы, скверный день попадется такая находка.  Интересно, что вырастет из такого чуда?  И она шла, неся личинку на открытой ладони (спичечного коробка у нее не нашлось), боясь сжать руку, чтобы не раздавить только что найденное живое существо. Её внимание было отвлечено ещё одной атакой: тот же нагловатый парень (и угораздило же его снова встать на ее дороге) протянул руку к её беретке, но,  увидев спокойно ползавшее по узкой ладони существо, отшатнулся с отвращением и суеверным страхом, поморщился, сплюнул, ругнулся и пошел быстрым шагом дальше. На её лице отразилась несколько ехидная, а затем просто веселая улыбка: «Ну, чудо моё, чудище моё крохотное! Не дадим раздавить друг друга...».