Старый Савмак сидел на берегу Тибра и разглядывал свои старые шрамы.  Он часто делал это, может быть, потому, что это было его единственное богатство.  Вещей у него было мало, да и те не свои, а хозяйские, а денег совсем не было – откуда у раба деньги? –, а  вот шрамов хватало, и все  свои собственные.  Старый Савмак ворчал себе под нос:

-- Вот этот я заработал ещё в Скифии,  когда разбили понтийцев,  а вот этот уже здесь, когда Люций, этот римский пес, будь он проклят, ударил меня своей палкой.

Много ран было на теле старого Савмака, но все они в свой срок заживали, превращаясь в грубые рубцы, и каждый из них напоминал о каком-то случае, о каком-то кусочке его пожизненной борьбы.  Устав ворошить эти бесчисленные клочья рваной памяти,  старый Савмак поднял голову и стал смотреть в небо.  А там был закат.  Обыкновенный, повседневный римский закат.  Он был красив.  Вначале небо было золотисто-розовым, прозрачно-мерцающим, как мёд и янтарь,  переливчатым, как жемчуг.  Свет солнца был спокойным, щадящим – не то, что днём.  Старый Савмак глубоко вдохнул.  Воздух тоже был медовым, теплым, почти что липким. Этот воздух душил его еще больше, чем полдневный, раскалённый, напоённый беспощадным солнцем. Потом небо стало золотисто-жёлтым, испещренным тонкими  голубоватыми  перьями облаков,  которые заплели его, как сеть, как летящие чернильные письмена позолоченную бумагу. Сверкающий диск слонца был похож на только что отчеканенную золотую монету, которая плыла по мёду, золоту и голубизне в такое же голубое с золотом море.

Савмак молчал.  Он вспоминал. В Скифии закаты были другими.  Вечернее небо походило на тело раненого, на котором зияло кровоточащее пятно солнца, окруженное, как синюшными пятнами, фиолетовыми и багрово-синими  рваными облаками. Много ран зажило  у старого Савмака, и только рана степного скифского  заката никак не затягивалась и вечно сочилась кровью в его душе.

-- Я хочу ещё раз увидеть то небо, прежде чем  умру.

И старый Савмак решился.  Он даже удивлялся, что его ещё не хватились в господском доме. Он  нарезал тростника, натаскал бревен и связал плот. Потом нашел длинную палку, которой мог грести, как шестом. Спустил плот на воду, сел на нем и оттолкнулся от берега.

Плот слегка качнулся, потом вновь пришёл в равновесие  и легко заколыхался на спокойных волнах Тибра. Золотая монета солнца висела уже над самым горизонтом. Было тихо. Казалось, медовый вязкий воздух задерживал звуки. От тишины становилось ещё тяжелее дышать.  Внезапно её разорвали голоса, потом резкий свист чего-то в воздухе. Боль пронзила и оглушила старого Савмака, и золотой диск солнца стал кроваво-алым, и облака, голубые и розовые, приняли зловещий багровый оттенок. И когда солнце готово было сорваться вниз, как капля крови с лезвия, старый Савмак, перед тем, как провалиться в вечную ночь, улыбнулся и хрипло прошептал: «Ну вот... Даже так... Увидел...».