Ищу человека 

 

Главная улица  шумела и кипела тысячами людей.  Среди этих людей маленьким серым челночком сновала  Маринка,  и над ней невидимым стеклянным колпаком висела её тоска. Тоска находила на Маринку довольно часто и, как правило, осенью или зимой. Причиной для тоски могли быть вещи совершенно разнообразные – от неудач в школе и до плохой погоды. Но обычно все наваливалось одновременно. Как назло, именно во время  тоски на Маринку особенно часто шикали прохожие и стремились, неизвестно зачем, сказать ей какую-нибудь гадкую вещь. Конечно они, может быть, шикали на нее и в другое время, но сейчас  это било особенно больно и чувствовалось острее. Маринка не плакала: ее сердце покрылось как будто прочнейшим панцырем, непробиваемым для насмешек. Она настолько отвыкла от доброты, что любое обыкновенное доброе слово или даже теплота в голосе могли вызвать у нее слезы, прятавшиеся там в глубине, подброней, защищавшей её от грубости. Маринка отвыкла от людей и поэтому, спрятавшись в стеклянный колпак своей тоски, как улитка в раковину, мечтала о человеке. Надо сказать, что по натуре была она весьма необщительна, но иногда встречались ей случайно люди, с которыми тянуло поговорить, даже просто спросить что-нибудь незначащее, вроде: «Который час?». Но такое бывало только в дни, когда тоска проходила, точнее, временно отступала, сдавшись каким-либо успехам, удаче или просто выглянувшему солнцу. Впрочем, это было нечасто.  Каждый раз этот человек был другим. Иногда это была её лучшая пдруга Наташка, оставшаяся далеко за тысячи километров, иногда – какая-нибудь незнакомая старушка, которая подскажет ей время и назовет её «деточкой» или каким-нибудь другим ласковым старушечьим словом. Иногда, хотя и крайне редко, это был даже принц на вороном коне (как в этот раз, например). От  мыслей о принце на вороном коне её отвлек, однако, какой-то молодой наглец на белом автомобиле (вивдимо ему хотелось развлечься) и наговорил ей гадостей об её внешности и платье. Маринка показала ему кулак и даже подняла камень, чтобы запустить в фару, но наглец уже уехал.   Маринке стало ещё тоскливее. «Где же люди,» --думала она.   Среди снующих воруг неё толп преуспевающих бизнесменов, красивых женщин, деловитых хозяек не было ни одного человеческого лица – только маски: вот маска богатства, вот маска ханжества, скопидомства, кокетства.  Тысячи человеческих свойств и качеств, выраженные в тысячах масок. Маски доброты не нашлось: у доброты нет маски, у неё есть лицо. Эти же, были безучастны и не было им дела ни до каркающих ворон, ни до последних усталых жужжащих пчел, ни до путавшейся под ногами Маринки. (Только мешала она всем своей неловкостью и смотрели на нее, как на страность)  «А вот возьму фонарик и пойду по улицам, как Диоген, искать человека...», --  подумала Маринка, и эта мысль вызвала у неё горькую усмешку.  Фонарик у неё действительно был с собой – лежал в кармане.   Маринка дошла до остановки, подошел автобус. Маринка вошла и стала искать свободное место. Таковое нашлось на одном из задних сидений, в соседстве двух девочек  и  пышной светловолосой дамы.  И снова ни одного лица. Маска суетности и легкомыслия, маска инфантильности...

Маска похоти. Последняя внушала наибольшее отвращение и принадлежала светловолосой даме. Снова все три безучастны. На Маринку смотрели, как всегда, как на нечто аномальное – этакое пятое колесо. Каждая из трех занималась чем-то своим. Девочки читали какую-то дешевую газету и обсуждали описанные в ней факты из жизни знаменитостей. Дама красилась, при этом постоянно задевая Маринку локтем. На одной из остановок Маринку вывело из задумчивости произнесенное одной из девочек имя Ариадна. Слишком необычно оно было, выскочившее из трагических легенд, для такого прозаического автобуса. «Где Ариадна?», -- переспросила одна из девочек, носившая маску инфантильности.

-- Да  вон, летит. – ответила вторая.

По трясущемуся и пляшущему полу автобуса простучали быстро и весело подошвы, и из возникшего у сидений маленького черного смерча возникла ещё одна девочка. Она кивнула двум  другим , читавшим газету, сказала: «Привет!»  весело и бесшабашно и бросила взгляд на сидевших напротив даму и Маринку.  Той почему-то показалось, что она получила тоже кусочек от приветствия. Стало теплее. Кроме того, она заметила одну особенность: на девочке не было маски. Её лицо было живым. Принадлежала она как раз к тому типу людей, с кем Маринке обыкновенно хотелось поговорить и неуловимо напоминала ей саму себя.  Одна из читательниц газеты спросила вошдшую с явным оттенком сарказма: «Ты что, пешком совсем не ходишь? Толко летаешь?» Очевдно, это был намек на быструю приплясывающую походку девочки. Маринка решила, что это могло бы быть комплиментом, и для себя окрестила девочку Летучей. Две других девочки (Маринка в противовес Летучей назвала их Сидячими) пытались приобщить Летучую к газете. Этого не выходило: жизнь Бритни Спирс её решительно не интересовала. Летучая смотрела в окно, и на пчелу бившуюся в стекло, и на муравья, ползавшего по Маринкиному рукаву и немножко на саму Маринку. Во её взгляде было то, чего Маринка так давно не видела, – участие. Ей пришла в голову мысль, что Летучей, наверно, тоже скучно среди масок и тоже хочется поговорить с Маринкой.   Сидячие перешли на другую статью, на этот раз о религии, магии и другой подобной ерунде. Саму Маринку от таких статей тошнило.  Одна из Сидячих довольным и полным превосходства голосом, в котором  слышался вызов,  ткнула пальцем в какой-то столбец и  сказала Летучей: «А ты вот ни во что не веришь, как ты это объяснишь?» Летучая улыбнулась.

-- Сейчас объясню!

В её голосе слышылся задор, ответ на брошенный вызов. Статья,очевидно, была о душах умерших и болотных огнях (судя по тому, что Летучая сперва говорила о сгорании фосфина, а затем о функциях нервных клеток). Из этого Маринка заключила, что  Летучая интересуется билогией и химией и неполохо в них понимает. В разговор вмешалась светловолосая дама, обратившись к Летучей: «Вот ты, голубушка, в бога не веришь, так он тебя и наказал!» Когда Летучая поинтересовалась, чем же он её наказал, дама ответила голосом, исполненным презрения: «Да ты на себя глянь, кожа да кости, страх божий (Летучая резонно заметила, что отнюдь  не божий).  Тебя гордыня иссушила, на тебя никто и не посмотрит!» Лицо Маринки исказилось болью:  дама попала в точку. Она, Маринка, была такой же и на неё за всю её жизнь никто не посмотрел. На лице Летучей, напротив, появился отчаянный задор, и она заявила, что  главное достоинство человека содержится в голове, на содержимое которой она, Летучая, не жалуется, а кое-кто мог бы и пожаловаться.  После короткой перебранки Летучая снова погрузилась в созерцание пчелы (видимо, хотела её выпустить), а Маринка –в изучение Летучей. Та была очень худой – и вправду,  ветер дунет –улетит. Глаза её были большими, темно-карими, нос прямой, губы потрескавшиеся, обветренные и упрямые.  Вдруг Летучая попрощалась с подругами-Сидячими, сорвалась с места  и вылетела из автобуса (как заметила Маринка, «зайцем»). Сама Маринка взяла и тоже зачем-то вышла, хотя до дома было семь остановок и она полхо знала маршрут. Ей было мучительно чувствовать на себе презрительные взгляды красавиц: уродина, блаженная, пятое колесо – что с неё взять?  Когда Маринка вышла, Летучая стояла на некотором расстоянии от остановки и опять что-то разглядывала своими неугомонными карими глазами.  Маринке стало особенно тоскливо: вышла незвестно где и ещё будет долго тащиться по ненавистым, кишащим безучастными масками  улицам и никто из них не скажет ей дороги.  Последней надеждой оставалась Летучая:  может,  она скажет?  Маринке ещё сильнее захотелось поговорить. Она подошла и робким,  чуть испуганным голосом (ей всегда было неловко обращаться к незнакомым людям, даже если очень хотелось или было необходимо) спросила: «Извините пожалуйста...»

Летучая не ответила. Горькая мысль пронеслась: «Ну вот, и она – как все...»

-- Извините пожалуйста...

Летучая повернулась, на её лице изобразилась некоторая неловкость и виноватость: не заметила человека.  В то же время казалось, будто она ждала Маринкиного  вопроса.

--  Да, простите, я  ... не заметила, простите...

Глаза были добрыми и внимательными, на лице открытая, веселая до бесшабашности  и чуть беззащитная улыбка.  Маринка собралась не сразу, ком подкатил к горлу.  Как же она отвыкла от доброты...  Да и от обычной вежливости тоже...

-- Не подскажете ли вы (Маринка  решила говорить  «вы» – ещё обидится), где находится  улица  Соколова??

Она  на саму себя разозлилась за этот вопрос: «Глупая, как она тебе ответит, улица за тридевять земель, а она здесь живет. Сейчас посмотрит на тебя, как на дуру, и уйдет...»

— Конечно, подскажу! (Снова доброта в голосе,  уголки рта сами тянутся к ушам, несколько заговорщически.) Идете семь кварталов вот по этой большой улице, она называется улица Победы, там она пересечется с улицей Мира, так вы свернете на север, тьфу, то есть налево, пойдете по улице Мира, по правой стороне, пройдете пять кварталов и увидите улицу  Освобождения, свернете на вос... направо,  и пойдете по ней, через четыре-пять кварталов упретесь в улицу Соколова.

Маринка мало что поняла из объяснения: улыбка Летучей, теплый её голос переворашивали всю горечь, накопившуюся в Маринкиной душе, отрывая самые дальние её уголки – уголки, где хранились слезы. Все это было необычно, потрясающе, удивительно  – с ней говорили! Ей улыбались! Как давно это было в последний раз...

-- Да  давайте я с вами пойду, мне в ту же сторону, нам по пути, так я вам все покажу,  я город хорошо знаю, как свои пять...

 

Маринка не выдержала. Внутри все перевернулось, и слезы хлынули – дурацкие непослушные слезы, которые никак не загонишь назад в глаза. Как она боялась в эти минуиы, что Летучая будет такой же, как все, удивится, почему это человек может ни с того ни с сего заплакать, побежит за стаканом воды и будет глядеть на Маринку с отстраненной жалостью, граничащей с презрением, как здоровый глядит на больного. Но этого не было. Жесткая  и теплая рука легла на плечо и голос, уже серьезный, произнес над самым ухом: «Ну что ты... Успокойся. Бывает, у меня тоже бывает. Просто нужно быть немного сильней. Ты будешь, обязательно. Научишься...» Маринка только всхлипывала,  нервные пальцы нащупали в кармане фонарик, и пришла в голову очередная  дурацкая мысль: «Зачем он мне, я уже нашла человека...» Сквозь слезы она не видела, как Летучая упрямо сжимает губы и рукавом поспешно вытирает глаза...