Холейкат – третья песнь о моем друге

 

На этих холмах даже нефтяные вышки – уже память.

Здесь пал мой друг, который был старше меня

На четыре года и был мне отцом

В минуты тоски и страданий.

Теперь я старше его на целых сорок лет

И помню его так,

Будто он – юный сын, а я старый и грустный отец.

 

И вы, что помните только лица,

Вспомните также движенья протянутых рук

И быстро бегущие ноги,

И также – слова.

 

И вспоминайте, что путь

На поля ужасных сражений

Проходит через сады и мимо окон домов,

И мимо играющей детворы и лающих собак.

 

И напоминайте упавшим плодам о ветвях и о листьях,

А твердым шипам – о том,

Как зелены и нежны они были весной,

И не забывайте, что даже кулак

Был открытой ладонью

С лепестками пальцев вокруг. 

 

 

Что я выучил на войне

 

Что я выучил на войне:

Шагать в ритме взмахов рук и ног,

Как насос, тянущий воздух из пустого колодца.

 

Шагать скопом и быть одному в огромном пространстве.

И окапываться в подушках и в одеялах и в теле любимой.

И кричать: "Мама!", когда она не слышит,

И "Боже!", когда в него не веришь.

А даже если бы я в него верил,

То не сказал бы ему о войне,

Как ребенку не говорят об ужасах взрослых.

 

Что еще я выучил: сохранять путь к отступлению.

Путешествуя, я всегда

Останавливаюсь в гостиницах,

Ближайших к аэропортам и вокзалам,

И в светлых залах, где все веселятся,

Всегда смотрю на маленькую дверь,

С красной надписью "Выход".

 

Бой тоже начинается так:

Как будто барабан отбивает ритм для танца,

А кончается так: "Отступить с рассветом."

И запретная любовь, и бой часто кончаются так.

 

Но лучше всего я изучил искусство маскировки:

Не выделяться, чтоб меня не узнали,

Чтоб не отличили меня от того, что вокруг,

Даже от моей любви,

Чтоб думали, будто я куст, ягненок,

Дерево, тень  дерева,

Сомнение, тень сомнения,

Живая изгородь, мертвый камень,

Дом, угол дома.

 

Будь я пророком, я приглушил бы

Свет своих видений,  а веру свою

Затемнил бы черной бумагой,

А деянья  божественной колесницы

Прикрыл маскировочной сеткой.

 

И когда придет час, я одену

Последний свой камуфляж:

Много белого, как облака,

И синего, словно небо,

И побольше звезд.

 

Но мы...

 

Вдалеке начиналась война, но мы

Сидели дома, и будущее было близким,

Оно начиналось сразу возле окна.

 

Оно было желтым, как соцветья акации,

И лиловым, как бугенвилллия,

И голоса его были похожи на наши.

 

Мы любили в саду, на песчаной земле,

И сад дал нам своей силы, а мы ему дали своей,
И за стеной кипарисов простучал поезд,

Который мы слышали, но могли увидеть,

И все, что мы говорили,

Начиналось словами: "Но мы...".

 

А когда мы расстались после войны,

Слова тоже расстались:

Слово "но" осталось на месте,

А слово "мы" куда-то исчезло.

 

 

Человек с рюкзаком

 

Человек с рюкзаком на рынке,

Человек – мой брат,

Как ты, как я, человек – вербдюд,

Человек – ангел, как ты, как я,

Наши руки свободны, как крылья,

Рядом с нами те, кто тащит корзины –

Рабы рабов, что вечно тянутся вниз.

 

Мы меняем монеты на свежие овощи,

А за забвенье нашей жизни

Покупаем плоды и их память,

Память поля и сада,

Память запаха влажной земли

И жужжания пчел в жару.

 

Мы видели женщину, одетую в легкое платье,

Перед большой и тяжелой любовью,

Что поставит ее жизнь на место,

Она еще не знает, но мы-то знаем,

Мы несем на себе плоды с древа познанья.

 

Человек с рюкзаком, где ты живешь,

Как ты, как я, мы живем на больших расстояньях

Меж нагорадой и карой.

Как ты живешь, как ты спишь по ночам,

Что ты видишь во сне? Живут ли все те,

Кого ты любишь, по своим адресам.

 

Наши рюкзаки – как парашюты,

А ночью мы их откроем,

Чтоб прыгнуть и тихо парить

В запахи памяти и забвенья.

 

Дивный пекарь

                            Гарольду

 

Я сидел в кафе "Виллхейм" на улице Раматаим

Утром, на широком троттуаре.

Складные  столы и стулья

Говорили о жизни,  в которой нет постоянства.

И грузовые машины, проходившие мимо,

Заставили вновь дрожать застарелую память.

 

Как мало нужно человеку, чтобы заплакать!

Немножко озноба, немножко воспоминаний,

 Немножко боли и немножко воды,

Малую часть той самой воды,

Которой нельзя потушить большую любовь.

 

Сейчас на толстое дерево повесили некролог,

Золотистый клей еще капал,

И свежее имя умершего блестело на солнце,

Имя, как имя города в Европе, в другом мире.

Как мало людей, имя которых – это имя места,

Где они родились, или жили, или умерли.

Лениво течет история,

Липкая, как лава далеких извержений.

И ребенок в Эйлате называется Авраамом из Междуречья,

И мертвый на улице Раматаим

Зовется именем города, где он никогда не был.

 

Большую часть жизни мы занимаемся мертвыми:

Прикрываем их веки, одеваем их в саван,

Оплакиваем их и вспоминаем их,

Живем в доме, который они построили,

Читаем книги, которые они написали,

Живем по законам, которые они сочинили,

И берем себе их воспоминания.

 

Я сижу в кафе возле проезжей дороги

И ем пироги с начинкой, похожие на все живое,

О дивный пекарь перед пылающей печью,

Ты мудрей современных ученых, поскольку ты знаешь,

Что душа и тело – одно целое,

И кувшин и вода в нем – одно целое,

И пирог и начинка – одно целое,

Как имя человека и смерть его – одно целое.